Я встретила его в начале осени и сразу же узнала. Был ласковый такой сентябрьский денек, небо - синее-синее, и все вокруг искрилось янтарем. Он сидел на краю сухого фонтана, сотрясаясь от рыданий.

Сотни рассказов я написала о тебе, не упоминая имени твоего, а где упомянуто оно - то не о тебе рассказы. Но память хранит очертанья твои надежней бумаги, и нет в мире силы, что заставила бы меня забыть тебя.

Я заканчивала тогда главу и думала озлобленно, что закончу еще одну, две, сто. Бессмыслицу создать ничего не стоит. Все равно к ней приладят тьму разных смыслов, какой кто потянет. И никому не разглядеть, думала я с желчным торжеством, ни печали, ни любви, кроме того, кто сам и печаль, и любовь. Но для него не существует бессмыслиц.
Он появился, как только отцвел закат. С реки уже потянуло сыростью, пронзительно запахла полынь.

Я поставила на стол хлеб, сыр, молоко и копченого леща. Гость мой грязен был до невозможности и страшно голоден; от него за версту несло дымом и тиной.

Я пишу письмо сестре в созвездие Голубого Каньона. Жаль передать не с кем, да и адреса обратного у меня нет.

Утром я застала его на реке. Он сидел в одеяле на берегу и сосредоточенно созерцал восход. Он не слышал моих шагов и вздрогнул всем телом, когда я села рядом.

Он привык понемногу. Привык и к росистым рассветам, и к летучим мышам, и к туману над рекой. Привык даже к тому, к чему я так и не смогла. Он ходил по лесу, говорил сам с собой, писал иногда что-то. Спал он хорошо. Проходя ночью мимо его комнаты, я неизменно слышала глубокое ровное дыхание.

Я все равно тебя найду, где б ты ни был. Я кожей чувствую каждый твой шаг. В одну жуткую ночь, когда деревья трещали от ветра, и в землю били молнии, меня озарило, что "никогда" и "навсегда" - одно и то же. Сейчас понимание этого покинуло меня, но тогда это было так очевидно, что я расплакалась и засмеялась одновременно.

- Слышь, - он подошел ко мне, непривычно смущенный, - я тут подумал: может, надо чего, а? Живу, как паразит...
- Травки корове покоси, - посоветовала я после долгих размышлений, - или погреб разбери.
Он кивнул, пожевал соломинку и полез в погреб.
Полчаса его было ни слышно, ни видно, как вдруг он примчался в огород и накинулся на меня так, что я выронила ведро с гусеницами.

- Тебя корова не достала? - спросил он однажды, запивая молоком пирог с ревенем.

Господь посылает мне милые, спокойные сны. Но тебя в них - очень редко. Не скажу, что от этого они ценнее. Я умею ждать.

Я помешивала вишневое варенье, напряженно соображая - хватит мне банок, и если не хватит, то куда его девать?
Он сидел на крыльце и, приладив на худых коленях тетрадку, что-то писал. Но, видимо, у него не получалось.Помучавшись с час, он бросил это дело и пришел помогать мне искать по дому банки.

- Сегодня что, а? Среда или пятница? - спросил он как-то. - Август кончился или нет еще?

Я шла босиком по снегу, замирая от восторга перед немым темным лесом, чистым ночным небом и сверкающими в свете луны сугробами. Шла и молилась, чтобы меня не учуяли волки. Я возвращалась.

Радость, вызванная моим приходом, быстро утихла. Все были слишком заняты, чтобы долго обращать на меня внимание.
Через несколько дней кто-то уехал, кто-то собрался уезжать, появился кто-то новый. Негодующие крысы покинули мой невыносимо шумный дом.
В тайне от всех, я ходила ночью босиком по снегу. Для меня нигде нет снега лучше.
Он казался очень взволнованным.

- Тем, кто на свету, не разглядеть тех, кто в тени, - сказал он, и стало очень тихо. Так тихо, что услышали меня.
- Да пошли нам солнце, и дождь, и снег, - шепотом молилась я, - да научи меня, как написать книгу, над которой будут плакать через века после моей смерти, двигай моей рукой, вложи в мои губы единственно верные слова.
- Все верные слова уже сказаны, - строго сказал он. - Молчите. Это приказ.

- В веригах трудно танцевать, - пожал плечами он, - меня сто раз пытались утопить, мое горло помнит сто петель и удавок, но убить меня нельзя. Я прохожу над безднами и сквозь пламя. Что - сон, что - явь - мне безразлично. Прощайте.

- Рано или поздно, но она придет, - вещал он. - И когда она войдет, все замрут и побледнеют.

Я вижу сон, что стою перед черной пастью пещеры, решаюсь и делаю шаг в темноту. Меня подхватывают десятки холодных твердых рук. Они поддерживают меня под локти, ставят мои ноги на верные камни, они ведут меня через тьму, переносят через щели в полу, отгоняют летучих мышей.
Они гладят меня по волосам, по плечам. Они ведут меня, десятки холодных рук...

Август, 97